Она умолкла; разговор давался ей нелегко, и в то же время она ощущала, как с души постепенно снимается некий гнет и торжествует воля, крепнет решимость не покоряться судьбе.

По губам Луция Ребилла легкой тенью скользнула странная улыбка, а потом лицо приняло выражение жестокой неприступности, и Ливия помимо воли прониклась ощущением вины, ибо тот, кто стоял напротив, был честен и чист перед нею, тогда как она утратила чистоту.

– Как ты осмелилась совершить преступление?

– Я не совершала преступления, – мягко возразила Ливия.

– Да? Ты нарушила долг, нарушать который преступно! Полагаю, это даже хуже, чем супружеская неверность. Конечно, если ты порочна, я тебя не возьму, но тебе все-таки придется держать ответ перед Марком Ливием! Я уважаю твоего отца и не допущу, чтобы он сомневался во мне!

Ливия не успела ответить – в атрий быстрым шагом вошел Марк Ливий. Последовала немая сцена. Потом Марк Ливий сделал жест, которому Ливия, зная отца, подчинилась беспрекословно. Она поняла: он догадался, о чем они сейчас говорили.

Коротко кивнув Луцию Ребиллу, она покинула атрий: ее судьба должна была решиться за ее спиной.

Едва дочь удалилась, отец сделал шаг вперед:

– Привет, Луций Асконий!

– Привет, Марк Ливий.

Луций встретился со взглядом хозяина дома – трезвым, рассудительным взглядом истинного патриция, и, невольно отметив его сходство с Ливией, изумился, поняв, что сквозь видимую кротость последней проступала железная твердость, непреклонность и сила духа, с которыми невозможно не считаться. Это возмутило его, как возмутило бы всякого человека, находящегося во власти предрассудков, инстинктивно опасающегося того, чего он просто не мог постичь.

– Мне жаль, что ты узнал, – прямо заявил Марк Ливий. Потом кивнул на скамью: – Присядем.

Эта фраза озадачила Луция: судя по всему, ему предлагали вступить в переговоры. Он замер, ожидая, что последует дальше.

– Ливия Альбина – своеобразная девушка, – продолжал Марк Ливий. – Она очень впечатлительна, поэтому не стоит придавать большого значения всему, что она говорит. К сожалению, она воспитывалась без матери, а у меня просто не хватало времени и сил следить за тем, что она читает и с кем общается. Она утверждает, что не любит тебя, но я-то знаю: настоящая любовь приходит в браке. Когда Ливия станет замужней женщиной, у нее не останется времени на всякие глупости.

– Она упоминала о другом мужчине, – осторожно произнес Луций и заметил, как хрустнули крепко сцепленные пальцы собеседника. Но Марк Ливий быстро овладел собой.

– Ливия назвала его имя?

– Нет. Быть может, это сделаешь ты?

Чуть поколебавшись, Марк Ливий сделал неопределенный жест рукой.

– Не надо уделять этому такого пристального внимания, Луций. Скажу только, что этот человек проездом в Риме и скоро покинет город.

– Они встречались?

– Возможно, пару раз, да и то мимоходом, когда Ливия отправлялась за покупками или на Марсово поле. А теперь я запретил ей покидать дом.

Было видно, что Марк Ливий считает эти расспросы пустой тратой времени: он не изменил своего решения и ожидал, что так же поступит и будущий зять.

Луций Ребилл медлил. Он знал, что может поставить себя в глупое и досадное положение, если вдруг выяснится, что Ливия солгала. (В самом деле, он скорее поверил бы в возможность лжи, чем допустил вероятность того, что девушка из патрицианской семьи могла совершить столь неслыханный проступок!) Вдобавок он был не из тех, кто принимает решение сгоряча, в пылу нахлынувших чувств. Он сильно рассчитывал на поддержку Марка Ливия в своей карьере: в Риме талант значит многое, но связи – еще больше. Хотя Луцию Ребиллу было хорошо известно мнение одного из приближенных Цезаря, Саллюстия Криспа о том, что корыстолюбие – злейший враг духа, и он соглашался, что зачастую оно весьма неразборчиво в средствах, но… что оставалось делать! Все-таки он был намного честнее и порядочнее других…

В отличие от Гая Эмилия Луций не был склонен к отвлеченным рассуждениям, превыше всего он ценил реальность – дела и вещи – и признавал важность лишь практической морали. Оставляя без внимания душевные переживания Ливий, он ставил вопрос так: виновна она или нет? И отвечал: безусловно, да. В какой степени? Это зависело от того, что она совершила: в самом деле нарушила слово или попросту солгала? Он боялся, что не сможет это узнать, во всяком случае, до определенного момента. Нельзя быть уверенным ни в чем, понять, прав ты или нет, пока не убедишься на практике, – таков был принцип Луция Ребилла.

Конечно, он мог поступить очень просто – рассказать все Марку Ливию, и пусть бы тот сам решал, как поступить с дочерью, и дознавался бы до правды. Он также мог бы отказаться от Ливий, как от заведомо подпорченного товара, но это не уничтожило бы его сомнений.

Ему было жаль усилий, времени, потраченных на то, что бы завоевать расположение Марка Ливия. К несчастью, ныне покойный отец Луция вел свои дела не столь умело, как глава семейства Альбинов, потому молодой человек нуждался также и в денежной помощи последнего. Словом, Ливия была бриллиантом, вставленным в центр диадемы, – вынь его, и украшение потеряет всякую цену.

Итак, поразмыслив, Луций решил пока что закрыть глаза на случившееся. После свадьбы он сможет ответить на вопрос, солгала невеста или нет. Если да, то он накажет ее, если нет, тоже накажет, только более изощренно. Марку Ливию лучше ничего не знать.

С этими мыслями Луций незаметно перевел разговор в другое русло, в результате чего они простились мирно, почти дружески.

…Немного позже Марк Ливий зашел к дочери. Он увидел ее сидящей на стуле и невольно поразился произошедшей в ней перемене. Прежде дочь выглядела такой юной, открытой, беззащитной, в ее облике была какая-то легкость, будто ее вот-вот унесет порывом ветра; теперь же глаза Ливии казались очень темными и глубокими, взгляд – неподвижным и тяжелым: ее воля словно бы ушла глубоко внутрь и затаилась там, набирая силу. Марк Ливий обратил внимание на плотно сжатые губы девушки – то не был знак скорби, такое выражение лица он видел у воинов-мужчин во время похода, в котором принимал участие, еще будучи юношей, – когда перед ними оказывалось препятствие, которое нужно преодолеть или неприступную крепость, которую надо взять, пусть даже самым немыслимым штурмом. Но его дочь все-таки была женщиной, а женщины от природы слабы и пугливы: вся эта жалость сердца и боязнь перемен…

– Я принял окончательное решение, Ливия, – в который раз жестко произнес он. – Ты выйдешь замуж за Луция в назначенный день. И еще я прослежу за тем, чтобы Гай Эмилий Лонг как можно скорее покинул Рим. Здесь он не найдет ничего, кроме позора и ранней смерти.

Ему почудилось, будто из глаз дочери вылетели две молнии.

– Ты угрожаешь, отец?!

– Я говорю правду. Для римлянина не существует счастья вне закона: закона государства, закона морали, закона богов. Так что умерь свой пыл, Ливия; в данном вопросе я полностью согласен с Эпикуром: страсть не позволяет нам познать истину.